«Третья Корея». Как живут потомки депортированных в Казахстан корё-сарам

21 августа 1937 года Сталин подписал постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) №1428–326 «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края». Выселять корейцев с Дальнего Востока решили «на всякий случай»— чтобы исключить возможность их сотрудничества с Японией. Депортация началась в сентябре и прошла быстро: более 100 тысяч представителей «неблагонадежного народа » погрузили в эшелоны, идущие в малонаселенные районы Казахстана и Узбекистана. Корейцы стали одним из первых народов СССР, подвергнутых тотальной ссылке.

Многие потомки депортированных корейцев до сих пор живут в Казахстане.

Размышления о смерти «Большой родины»

Алену Ли — 23 года, он алматинский кореец, учится на куратора современного искусства в Лондоне. Самоназвание его этноса, то есть постсоветских корейцев, произносится как «корё-сарам» — дословно это переводится как «корейский человек». То есть это кореец не из Южной или Северной Кореи (не «чосон сарам» и не «хангук сарам»), а из того объединения корейцев, которые переселились на Дальний Восток Российской империи в середине XIX века вследствие голода, скученности и малоземельности на их родине, в ещё единой тогда Корее. Ален говорит, что всегда чувствует себя именно «корё-сарам», и объясняет это чувство так:

— Быть «корё-сарам» — это иметь частые размышления о «смерти Большой родины», — говорит Ален. — Со временем ты глубже задумываешься о том, какое место в твоей жизни занимает эта Большая родина. И что она вообще собой представляет. Зимой 2024 года в журнале KIstory при нашей местной корейской газете «Корё-Ильбо» вышла вторая часть моего тезиса о ризоме самоидентичности корё-сарам. Там я очертил мысль о «смерти Большой родины». То есть это о том, что связь с Кореей лично я не ощущаю. Тут как бы ещё один вопрос вытекает: а с какой из Корей? Та единая историческая — так далека в памяти поколений, а две нынешние — далеки идеологически. Это было для меня одновременно и тяжелое осознание, и освобождение от каких-то критериев «корейскости», которым я ранее, возможно, желал соответствовать или которые видели во мне другие люди.

«С кем отождествлять себя корейцам, родившимся в n-ом поколении вне Корейского полуострова? С такими же корё-сарам или корейцами США и Европы? Или с жителями "Большой родины" Кореи? Если так, то какая из двух современных Корей "больше"? Безусловно, ни с одной из них воссоединиться невозможно — ни духовно, ни культурно. Более того, в этом нет смысла, потому что, на мой взгляд, для корё-сарам "большая родина" мертва. Почему? Доводов множество, но тут очерчу фундаментальный — фрагментация коллективной памяти корейцев. За 160 лет с момента первых переселений корейцев произошли такие ключевые события, как русская революция, японская оккупация, сталинская депортация и разделение Кореи. Корейцы, оказавшиеся в разных местах во время этих событий, были подвергнуты совершенно разным опытам и травмам, что и содействовало фрагментации коллективного опыта. Грубо говоря, корейцы в разных точках Земли уже не могут "понимать" и соотносить себя с переживаниями друг друга: исторический опыт репрессированного Сталиным корейца значительно разнится с опытом корейца, пережившего Великую депрессию».

Ален Ли, «Ризома самоидентичности корё-сарам»

Ален не знает, кем точно были его предки до депортации, но, скорее всего, такими же крестьянами, как и большая часть переселенцев, активно пытавшихся интегрироваться в новую страну: они засевали землю, принимали подданство, полудобровольно крестились, а после Октябрьского переворота участвовали в Гражданской войне по обе стороны баррикад, хотя, конечно, по большей части на стороне красных.

Как говорит историк Андрей Ланьков, это произошло потому, что «большевики обещали покончить с любой дискриминацией нацменьшинств... Большевики хотели разделить землю поровну — среди корейцев преобладали малоземельные крестьяне. Большевики обещали устроить мировой пожар и покончить с империализмом — Корея была японской колонией. Наконец, на Дальнем Востоке главными союзниками и спонсорами белых были японцы, что делало красных "врагом врага" и, значит, другом даже для многих богатых корейцев, которые при других условиях, пожалуй, и не стали бы поддерживать большевиков».

В «благодарность» за то, что примерно каждый пятый корейский мужчина Приморья добровольно воевал в Красной армии или в партизанских отрядах во время Гражданской войны, перед депортацией НКВД будто бы попытался уничтожить большинство корейских красных: были почти поголовно устранены выдвинувшиеся в послереволюционные годы руководители ВКП(б) из числа корейцев, погибли в тюрьмах практически все корейцы-офицеры, была уничтожена вся корейская секция Коминтерна и было арестовано большинство корейцев, имевших высшее образование.

Совершенно секретно

Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет

ВКП(б) постановляют:

В целях пресечения проникновения японского шпионажа в

Дальневосточный край, провести следующие мероприятия:

Предложить Дальневосточному крайкому ВКП(б),

крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все

корейское население пограничных районов Дальневосточного края:

Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково

районов. К выселению приступить немедленно и закончить к 1 января 1938 г.

Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороны корейцев в связи с выселением.

Увеличить количество пограничных войск на 3 тыс. человек для

уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.

Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.

В. Молотов, И. Сталин

Архив Президента Российской Федерации. Коллекция документов

Переселение началось в начале осени 1937 года. Корё-сарам загружали в подготовленные эшелоны, размещая по 5–6 семей в каждый товарный вагон, предназначенный для перевозки скота. Так 170 тысяч корейцев из Дальнего Востока отправились в Узбекистан и Казахстан. Эшелоны прибыли туда в начале зимы 1937–1938 годов.

Первую зиму люди были вынуждены провести в наспех построенных землянках, где умерло много детей и стариков (треть всех грудных младенцев не пережила той страшной зимы). С тех пор аул Уштобе на юге страны, куда в первую очередь изгнали корё-сарам, считается «корейской столицей» Казахстана. В ещё недавно переживший страшный голод 30-х годов небольшой станционный посёлок Талдыкорганской области и его окрестности в одночасье было переселено около 4100 хозяйств. Сейчас в ауле находится первое в Казахстане корейское кладбище, а также памятник — Камень благодарности казахскому народу за оказанную «спецпереселенцам» помощь. Монумент был создан по инициативе Ассоциации корейцев Казахстана и открыт в 2012 году. Аналогичные мемориалы есть и в других городах Казахстана, и в Узбекистане, куда сослали остальную, бóльшую часть корейцев.

Абсолютно советские граждане

Одними из депортированных в Уштобе корейцев были бабушка и дедушка нынешнего главного редактора издающейся на трёх языках (казахском, русском и корейском) республиканской корейской газеты «Корё Ильбо» Константина Кима. Им повезло — они не умерли от голода, а также знали русский язык и потому смогли в Казахстане устроиться работать в госструктуры: бабушка — в торговлю, а дедушка — в школу. Чтобы выжить на новом месте, они полностью интегрировались в систему, ассимилировались и стали «абсолютно советскими гражданами».

— Самое главное, я считаю, в рассказах моих бабушки и дедушки, отца и матери, о том тяжёлом времени жизни с клеймом «предателей народа» — это то, что корейцы, несмотря на все тяготы, много и самоотверженно работали, сеяли лук и рис и пытались дать своим детям хорошее образование, а соответственно, хорошее будущее. Сейчас у нас есть стереотип об исключительно успешных корейцах и, конечно, некоторые из нас добились очень многого и в СССР, и в Казахстане, но мы, можно сказать, заплатили за это «большую цену». В усиленной попытке интегрироваться в страну, в которой мы все жили, добиться в ней процветания после голодных лет мы, к примеру, потеряли свой язык. Наши родители мало говорили о нашей «корейскости», хотя и у нас остались многие традиции и ритуалы, давно потерянные и в коммунистической Северной Корее, и в вестернизированной Южной. Нам в первую очередь говорили о том, что мы должны хорошо учиться — на русском языке, чтобы быть успешными советскими гражданами. Но, с другой стороны, это тоже по-своему корейская черта — уметь адаптироваться и быть в такт к месту обитания. Сейчас, конечно, всё по-другому: многие отдают детей целенаправленно в казахские школы, записывают на курсы корейского. Но тут нам помогает мода на всё корейское – благодаря ренессансу южнокорейской культуры, южнокорейскому soft power. Сейчас же весь мир слушает k-pop и смотрит корейские фильмы и сериалы.

— У вас указано, что вашей газете 100 лет — то есть она была открыта ещё на Дальнем Востоке России, а после редакцию газеты тоже сослали в Казахстан?

— Да, конечно, не только же крестьян изгнали, а весь народ. Потому наши предшественники, редакция газеты 30-х годов, чувствовали своим долгом сохранить эти знания для потомков. Со слов стариков, ветеранов нашей газеты, стало известно, что незадолго до начала депортации буквально вся наша тогдашняя редколлегия во главе с главным редактором Цой Хо Римом была арестована чекистами. В итоге смог уцелеть только заведующий отделом сельского хозяйства Хван Дон Хун. Именно он, ценой невероятных усилий и рискуя жизнью, заложил основу для возрождения газеты, перевезя в Казахстан свинцовые корейские шрифты для набора. Представляете, вам НКВД даёт в долгую опасную дорогу взять с собой лишь определенное, небольшое количество килограмм, и вместо лишней еды или тёплой одежды, вы берёте с собой буквально в мешках эти тяжеленные шрифты, чтобы в конце 30-х в далёкой и непонятной вам степи Центральной Азии издавать газету! Прошло всего полгода, и в Кызылорде уже заново издаётся корейская газета! Вначале на районном уровне, потом на областном, а после и на республиканском – и даже во время войны они продолжали её издавать.

— Поддерживает ли ваша газета связь с Кореями?

— Мы стараемся, конечно же, держать связь и с Северной, и с Южной Кореями, быть такими «корейскими миротворцами», мостом между Севером и Югом Кореи, но многое в этом всём зависит от конъюнктуры. Пока был Советский Союз, у нас было много контактов с Северной Кореей по понятным причинам, мы отправляли туда делегации и принимали гостей. Мои родители ездили туда на фестивали, то есть даже обычные граждане, местные корейцы, могли туда поехать с визитом. Сейчас, однако, большинство наших связей происходит с Южной Кореей. Раньше в Ташкенте было посольство Северной Кореи, однако оно закрылось в 2016-м, а в Казахстане их посольство даже не открывалось никогда с момента распада СССР, у нас нет официальных дипломатических связей с Северной Кореей. Если что-то и происходит, то только через Москву и в частном порядке. Последний раз из Северной Кореи к нам приезжали люди лет пять назад, когда у нас был фестиваль корейской культуры. Тогда мы принимали у себя артистов и из Северной Кореи, и из Республики Корея, и мы все сидели за одним столом специально, как единый народ.

— Вы поддерживаете идею объединения Кореи?

— Да, конечно, мы здесь надеемся, что однажды Корея будет единой страной, и мы хотим верить, что мы можем как-то поспособствовать этому процессу как «корейцы со стороны». Потому что, конечно, я лично не считаю себя «южным» или «северным» корейцем, я считаю себя казахстанским корейцем. Это не ради популизма сказано, а просто так оно есть — я здесь родился и вырос, меня и нас здесь не угнетают. Да и «там» нас тоже за своих далеко не всегда держат. Нам на юге Кореи часто говорят, что мы — казахи, а не корейцы. Тем не менее мы хотим в нашей непрекращающейся гражданской войне быть третьей стороной, медиатором, может быть, арбитром. Это мной ощущается как личная боль, как будто отец с матерью в ссоре. Мне не хочется видеть, как «сверхдержавы» используют мою историческую родину в качестве разменной монеты своей геополитической игры, — говорит Константин.

«Пришлось самой научиться есть палочками»

Корё-сарам, несмотря на многочисленную эмиграцию корейцев из страны в 90-е годы, все ещё являются одной из самых многочисленных этнических диаспор в Казахстане. Во время переписи 2021 года больше 118 тысяч человек назвали себя корейцами, это 9-е место среди национальностей, проживающих в государстве. Корё-сарам активно вовлечены в социальную и культурную жизнь страны. В главном музее изобразительного искусства страны, в музее им. Кастеева в г. Алматы хранятся работы таких художников, как Ким Хен Нюн, Михаил Ким, Борис Пак, Константин Пак, Виктор Мун, Сергей Ким, Елена Тё, а в самой культурной столице Казахстана, помимо казахского и русского театров, есть только три «этнических» театра — уйгурский, немецкий и корейский.

Республиканский государственный академический корейский театр музыкальной комедии в городе Алматы — старейший национальный театр Казахстана и первый национальный корейский театр в мире. Как и газета «Корё Ильбо», он был основан ещё на Дальнем Востоке России, в 1932 году во Владивостоке, на базе кружков художественной самодеятельности.

— Я до недавних пор вообще не задумывалась о том, что я — кореянка, а также не ощущала себя частью корейской диаспоры, — признается режиссёр Алматинского корейского театра Екатерина Пен, выпускница мастерской Кузьмина в СПбГИК. — Я выросла в Караганде, и для моих родителей важнее всего было дать мне хорошее образование, обучить меня «по-европейски», научить меня всем правилам европейского этикета. Какой вилкой что нужно есть, по этикету меня учили, а как управляться палочками для еды — нет! Пришлось самой научиться есть «китайскими» палочками! В школе вопрос моей этнической принадлежности меня тоже не волновал — просто так случилось, я кореянка, мы живём в многонациональной стране, где дружба народов и т.д. В моём классе были казахи, русские, немцы, армяне, чеченцы, корейцы, и мы все просто были казахстанцами. Даже уехав в Питер на учёбу, я не то чтобы ощущала себя азиаткой. Мне там казалось всё знакомым и понятным – у меня прабабушка была русской, так что мне было комфортно с русским менталитетом. Но я всегда знала, что после учёбы я вернусь обратно в Казахстан. Так и вышло: я приехала, через какое-то время меня пригласили работать в корейский театр, и я как будто бы попала на отдельный корейский полуостров! Теперь я заново учусь и постоянно осмысляю, что же такое быть кореянкой. Точного ответа ещё не нашла…

— Ваш театр похож на театры в Пхеньяне или Сеуле?

— Изначально в Корее театральное искусство было площадным — уличные представления, народные гулянья... Там не было такой прямо формы классической, не было сцены. И, быть может, поэтому, из-за генетической памяти, на наши драматические спектакли так мало наших корейцев ходит, зато стоит устроить концерт, как зал забит корё-сарам! Кровь своё помнит! Но если говорить в общем, то театральное корейское искусство с момента переселения на Дальний Восток разделилось на две линии: на нашу традицию драмы, испытавшую сильное влияние советского искусства, а также на южнокорейскую традицию, в которой всё построено по американской системе. То есть там мюзиклы, «Бродвей» и шоу, а драматический театр там гораздо менее популярен. Мы же, как корейцы «третьи», можем брать и у тех, и у тех. Конечно, сейчас нам гораздо легче выстраивать рабочие отношения с Южной Кореей, но я считаю лично, что слишком подпадать под их влияние нам не стоит. Нам, наоборот, надо ценить то, что у нас наше наследие идёт со стороны именно такой советской русской театральной школы, и развивать её в дальнейшем именно в сторону европейского театра. Но при этом мы должны иметь в репертуаре, в арсенале, спектакли и постановки, которые понравятся и той стороне, и этой стороне, — говорит Екатерина.

Предков актёра корейского театра Бориса Югая депортировали с Дальнего Востока, однако не в Казахстан, а в Узбекистан. В Казахстан его родители переехали добровольно около 40 лет назад.

— В моей семье было знание, что мы — корейцы, едим корейскую кухню, выполняем какие-то традиции, немного говорим на своём языке, ну и что? Я вырос в Казахстане, родители и вся родня прожили жизнь в Центральной Азии, о какой-то своей «исторической Родине» я начал задумываться ближе к 25, особенно когда впервые оказался в Корее. Поначалу я, конечно, землю целовал, думая, что вот она – моя Корея, но общие ощущения от этой поездки у меня остались смешанные. Я начал понимать различия между нами, что мы всё-таки разные. К тому моменту я ещё плохо говорил на корейском. Понимать-то я понимал его с детства, но я понимаю другой корейский — не тот, на котором говорят в Сеуле. Мой корейский — корё-май, диалект корё-сарам, язык моих бабушек и дедушек. Там же мне приходилось вспоминать и заучивать язык, который мы используем только в театре. Так что это только дополнительно подсвечивает то, что у нас разный менталитет, разное отношение к людям.

— Что вам больше всего запомнилось из вашего пребывания в Корее?

— То, какие они улыбчивые. Какой там бешеный ритм жизни, какая бешеная конкуренция. Многие всё равно уезжают туда на заработки, на учёбу, так как у нас есть некоторые льготы при поступлении, при подаче на визу и так далее, но многие потом возвращаются. Не выдерживают жить в этом постоянном стрессе.

— Какое влияние на ваш театр оказала культура Северной и Южной Кореи?

— Огромное, но в разное время разные Кореи влияли на наш театр. В советское время, понятно, у нас было много совместных проектов с Северной, даже были в нашем театре авторы-драматурги, являвшиеся беженцами из Северной Кореи. Я играл роль в спектакле «Дерево» по пьесе «Не надо раскачивать дерево» Хан Дина. С этой пьесой показательная история: её сюжет — это история о двух солдатах Северной и Южной Кореи, волею судьбы оказавшихся в одном пространстве, которые буквально застревают на дереве, откуда будто бы не выбраться. Понятно, что это такое олицетворение истории корейцев и их попыток найти единение несмотря ни на что. Впервые мы ставили эту пьесу в году, кажется, 19-м, и тогда даже я не чувствовал большой сопричастности этой истории: я корё-сарам, мне было сложно прочувствовать на своей коже, что такое — братская война. Однако когда мы играли эту пьесу в 2022 году, то у всех в конце спектакля просто слёзы из глаз лились — вдруг резко всё стало так близко и понятно.

Говоря о театре, теперь все наши связи, наоборот, только с Южной Кореей.

— Когда последний раз у вас был хоть какой-то рабочий контакт с Северной Кореей?

— Лет 6–8 назад был совместный корейский концерт во Дворце студентов – была прямо такая ВИА из Северной Кореи, была k-pop-группа из Южной Кореи, ну, и были мы посередине. Северные корейцы приехали в пиджачках, все серьёзные, и нам запретили с ними разговаривать! Их сопровождал какой-то дядька, видимо чекист, и говорил нам по-русски: «Нельзя, нельзя». С тех пор — ничего.

— Что для вас значит быть корейцем?

— Мне кажется, одна из главных особенностей корейского менталитета — это умение вписываться в контекст. Есть отдельное слово или понятие в корейской культуре об этом — «нунчи». Дословно это можно перевести как «сила глаз», и, если у кого-то нет «нунчи», то он как бы и не кореец. Говоря по-простому, это когда человек может понять обстановку без слов, исключительно на глаз. В этом, наверное, сила корейского народа и корейской культуры. Человек только зашёл в комнату — и уже должен самостоятельно понять происходящее и действовать исходя из этого. «Нунчи» измеряется скоростью, и у кого быстрее «нунчи», тот и круче. Для меня это зерно того корейского в нас. Оно описывает всё в корейской культуре. Именно поэтому мы так хорошо вписались сюда — уже невозможно представить себе, мне кажется, ни Казахстан, ни Алматы без нас, — считает Борис.