«Вкололи транквилизатор и увезли»: История длиною в две недели из психбольницы

Осенью 2020 года Сара (имя героини изменено — Прим.ред) две недели провела в остром отделении психиатрической больницы — это место, куда кладут пациентов в острой фазе психоза. Мы поговорили с ней о тяжелых условиях в больнице, галлюцинациях и пациентах.

Редактор: Дамина Мукитанова

Иллюстрации: АЙГЕРИМ ЖУМАБАЕВА

О первых днях

Родные решились на крайность, потому что лечебные процедуры, вроде ежедневных уколов транквилизатора или системы со специальным раствором, тяжело проводить дома. Моё состояние тогда достигло крайней точки, и требовался постоянный надзор. Мне тяжело оценивать своё тогдашнее самочувствие, но точно могу сказать — было нехорошо.

Из дома меня забирали санитары — вкололи транквилизатор и увезли в стационар. Там раздели, осмотрели тело на наличие повреждений, забрали телефон. Все было сумбурно, и я не понимала, где нахожусь, пока не спросила у медсестер.

Первые два дня я провела в отдельной палате на первом этаже острого отделения. Всего в здании было два этажа. Там было пять общих комнат, в каждой лежали от пяти до семи пациентов. Я лежала в VIP-палате с отдельным туалетом, мини-холодильником и телевизором — и это все, чем она отличалась от остальных. В ней были такие же решетки на окнах, ободранный линолеум, стол, стул, металлическая кровать, жуткий коврик у кровати. На этаже постоянно раздавались крики, стоны, ругань — днём и ночью.

В комнате со мной лежала ещё одна девушка — Карина, довольно спокойная и дружелюбная. С минуты знакомства она рассказала мне о своей особой связи с богом через пятно на зрачке глаза. Карина была убеждена, что слова и жесты несут энергетику, и часто мыла руки, чтобы очиститься от грязной энергетики.

Она же мне и рассказала, что в больнице есть комнаты в нулевке (на нулевом этаже), где пациента привязывают фиксаторами к кровати на несколько дней. Нужно вести себя хорошо и делать все, что говорят врачи, чтобы не попасть туда

На тот момент у Карины состояние обострилось: она начала слышать голоса и детский смех. Она пребывала в мучительном состоянии, и её поместили в нулевку на фиксаторы.

После этого меня перевели на второй этаж, где пациенты были спокойнее. Мне удалось подружиться с тремя девушками оттуда. Первая — Амина, над ней смеялись в школе и колледже, называли жирной. Она перестала есть. А потом появились голоса, которые шептали ей гадости и издевались. Вторая — Мадина. Лицо в поту, её трясет из-за антипсихотиков и транквилизаторов, попала в острое отделение из-за голосов, которые внушали ей, что сделают бомжихой. Она не выдержала и выпила крысиный яд — попытка самоубийства. Вообще, у неё очень красивые черты лица и густые косы.

Ещё была Саша. Она была очень религиозной. Однажды зашла ко мне в комнату и попросила прочесть молитву, которую сама написала на английском. Она говорила, что её отец — педофил, и в детстве домогался её. Работает юристом, и у него «везде есть связи». Саша утверждала, что в психушку её «упекли», и что в Америке её ждёт жених — певец «Принс». Она хотела поскорее накопить деньги и уехать к нему.

О порядках

В психиатрической клинике день за днём проживаешь одну и ту же рутину. В 6 — подъём, завтрак, потом — приём медикаментов, обед, сон. Полдник, ужин, снова приём медикаментов и отбой. Рутина контролируется медперсоналом. Проживаешь день сурка — одно и то же каждый день. Как объяснила мне одна из пациенток: «Мы как в детском саду, только мы — взрослые чудаковатые дети». После выписки я ещё месяц просыпалась в пять утра, не могла отвыкнуть от больничного режима.

Пару раз нас выводили на улицу, когда позволяла погода. Как скот, сгоняли на поле с ограждениями, чтобы полчаса постояли у металлического забора, и обратно, в стационар.

Из развлечений — советские книги, телевизор и ходьба по коридору. Привычка ходить туда-сюда у меня тоже осталась после стационара. Хотя телевизор был у меня в комнате, смотреть я его предпочитала вместе со всеми в зале — так было интереснее. Когда смотришь очередной музыкальный канал с другими пациентами, чувствуешь себя не так одиноко. Сплоченность играет тут большую роль — помогает не сойти с ума окончательно.

Пребывание в остром отделении похоже на тюремное заключение, где тебя окружают врачи и медсестры. Надо было без конца демонстрировать персоналу, что ты счастлив, а показывать угнетенное состояние или жаловаться, плакать и проситься домой было нельзя. Это засчитывалось против: значит, подобранное лечение не подошло и нужно искать новое. Был риск остаться в психушке ещё на несколько недель, а пока ты там, единственное желание — вернуться домой и обрести свободу.

Даже если улучшения не происходило, нужно было показывать прогресс, как будто медикаментозное лечение пошло на пользу. Во всем этом мраке нужно было излучать радость.

Казалось, будто внутренности тоже перевернуты, поэтому передвигаться было сложно

Во время пребывания в больнице спрашивала себя — неужели так выглядит лечение? Не было подходящих условий для восстановления, там нельзя элементарно выйти на улицу подышать. Сидишь в четырёх стенах с решетками на окнах — как в тюрьме. А если говоришь врачам, что потихоньку угасаешь от обстановки, они отвечают: «Походи по коридору, развеешься».

В больнице у меня появилась сильная неприятная галлюцинация: будто все, что вижу, зеркалится. Она сказывалась и на ощущении себя: казалось, будто внутренности тоже перевернуты, поэтому передвигаться было сложно. Мучительное состояние. Из-за этого у меня случился сильный приступ, и меня не отпустили домой раньше. Тяжело это состояние объяснить словами.

В психбольнице тяжелые условия, и там остается одно — черпать силы изнутри. Мне открылись вопросы веры, любви и принятия себя. Поняла, что человека определяют не его победы и поражения, а то, как он к ним относится. Оказаться в положении застоя — не значит сдаться. Возможно, стремиться всегда нужно к себе, а не к какой-то цели или месту. В себе можно найти нужный свет и покой.

Я все ещё осваиваюсь: пока тяжело усидеть за двухчасовым фильмом, сложно писать ручкой, трудно даётся чтение

О лечении после больницы

Люди не вылетают из больницы здоровыми — после наступает следующий этап восстановления. Люди все ещё покалечены, но теперь на руках есть схема лечения и диагноз.

До сих пор помню, как взяла в руки телефон после больницы. «Что это за странное устройство?» — мои первые мысли. Было непривычно печатать сообщения, видеть текст, какие-то значки и картинки на экране. Привыкала месяц.

Острое отделение оставило след на психике, и по возвращению домой все не закончилось. От назначенного галоперидола появилась мучительная побочка: нейролептическое экстрапирамидное расстройство или акатизия (характеризуется внутренним двигательным беспокойством — Прим.ред). Из-за этого настроение было суицидальным, ощущение беспросветного мрака. Казалось, этот мучительный период никогда не кончится. Галлюцинации какое-то время ещё преследовали меня, когда я волновалась, например. Сейчас их почти нет — это связано со сменой препарата.

После выписки началась вторая стадия лечения — дневной стационар. Там надо появляться два или три раза в неделю, показываться ведущему врачу и получать назначенные таблетки. Таблетки получаешь бесплатно, правда, обычно не лучшего качества. В стационаре можно пройти и терапию: беседовать с психологом, посещать кружки — вливаться в социум.

Я все ещё осваиваюсь: пока тяжело усидеть за двухчасовым фильмом, сложно писать ручкой, трудно даётся чтение. До недавнего времени постоять в очереди, прогуляться на улице или сходить в магазин тоже казалось недосягаемым, но потихоньку восстанавливаюсь. Уже несколько недель я на новом атипичном нейролептике, и неусидчивость со скованностью проходят.

Из моих новых реалий: психиатр во время беседы дал задание — посмотреть целый полнометражный фильм от начала до конца. Пока что плохо получается. Дело не только в том, что сложно усидеть, тебя как будто парализует на чувства к определенным занятиям, которые раньше доставляли удовольствие.

Из дневного стационара меня уже тоже выписали. Радостно осознавать, что очередной этап пройден. Сейчас я на учёте в поликлинике — это третий этап. Там мне выдают антидепрессант, а основной нейролептик покупаем сами. Антипсихотик решили брать сами, потому что аналог хуже по качеству. Одна упаковка — 37 тысяч тенге, вот такая реальность. Учитывая, что принимать их минимум год, можно представить, какую сумму оставим в аптеках.

О дискриминации и поддержке родных

Людям не свойственно поднимать вопрос ментального здоровья, особенно у нас в стране. И этот «уят» разрушительно сказывается на правах людей с ментальным дисбалансом. К пациентам психиатрического диспансера должно быть такое же уважительное отношение, как к остальным. Дискриминировать кого-то только из-за того, что он стоит на учёте у психиатра или имеет диагноз — неверно.

Сейчас я отчетливо вижу, что мне повезло с семьей: они — большая поддержка. Мы прошли сквозь огонь и медные трубы. Я рада, что отношения с родными наладились. Людям с ментальным дисбалансом, которые остались одни в этой борьбе, очень тяжело. А дискриминация и стигматизация таких людей — вообще другой вопрос. Мои родные всё время были со мной, и сейчас абсолютно во всем поддерживают и помогают восстановиться, за что я им бесконечно благодарна.